— Значит, вы лучше других понимаете, как трудно дослужиться до полковника! Мы с вами почти коллеги. Я тоже выполнял важную и чрезвычайно ответствен­ную работу! И когда оказалось, что тридцать лет назад на полигоне был шпион, то потребовался козел отпу­щения, и я оказался самым подходящим. Вы ведь знае­те, как сложно собирать доказательства по старым де­лам, а не найти шпиона нельзя... Вот так я и оказался на Огненном острове с маньяком Блиновым в одной каме­ре! Зачем вообще мне было его убивать?

Поросячьи глазки стрельнули в него сочувственным взглядом. Это была пусть маленькая, но победа.

— Подпишите.

Воронов подвинул ему протокол допроса, Мигунов подписал. Следователь нажал кнопку. Дверь открылась, вошел охранник.

— Можете идти.

Когда заключенного увели, Воронов собрал бумаги в свой синий планшет, уложил его в потрепанную дорож­ную сумку — портфелей, саквояжей и прочих «диплома­тов» он не признавал. И только после этого с наслажде­нием высморкался. Простыл он, видимо, по дороге в колонию - в машине продуло. Больше негде. А чего, спрашивается, было туда, ехать? Убийство! Убийство!! Ну, убийство. Только надо оценивать все обстоятельст­ва, в совокупности. Таких дурацких дел ему еще рассле­довать не приходилось. Дадут этому Мигунову десять лет - и что? Добавят их к «пожизненке»? Тем более что, скорей всего, здесь действительно самооборона. Все- таки полковник ракетных войск и маньяк-убийца... Яс­но, кто первый начал! Хотя...

Сам Мигунов, виновник этой бессмысленной суеты, чувствует себя прекрасно и, похоже, вполне доволен жизнью. У него сейчас отпуск, каникулы, настоящие Карибы. Убил маньяка и нежится в свое удовольствие в обычных условиях содержания... Это тебе не особый режим!

Может, для этого и убил?!

Да нет, вряд ли... Неподготовленный человек не спо­собен совершить убийство, чтобы улучшить условия со­держания на пару месяцев...

Воронов надел старую, выношенную куртку, замотал горло шарфом.

Хотя, может, все не так просто. Эмоции — плохой подсказчик, даже в таких делах, где все, казалось бы, яснее ясного. Это Воронов знал хорошо. Он, с его вес­нушчатым добродушным лицом, тихий, немного неук­люжий — был одним из опытнейших следователей. Под редеющей рыжей шевелюрой прятался цепкий и ясный ум. Слишком ясный... как бы даже прямолинейный. Так считали некоторые его коллеги. Да, Воронов не брал взяток, не взирал на лица и в работе руководство­вался принципом dura lex, sed lex:закон суров, но это — закон. Он умел быть жестким — когда надо. Нередко шел против течения - когда считал это нужным.

Все это как-то не вязалось с его внешностью тюфяка и порой вызывало у окружающих чувство удивления. А также подозрения в двойственности его натуры, в ка­кой-то вопиющей неискренности. Что, как ни парадок­сально, имело под собой основания: Воронов и был тю­фяком... но только за пределами круга своих професси­ональных обязанностей.

Впрочем, он тоже ошибался, сомневался и пережи­вал. И в последнее время все чаще и чаще. Недавно ему исполнилось тридцать четыре. Вместе с женой они сни­мали полдома в частном секторе на окраине — ни газа, ни водопровода, туалет на улице. Хотя большинство его коллег давдо обзавелись собственным жильем в центре Заозерска, в благоустроенных многоэтажках, а некото­рые даже отстроили себе многоуровневые коттеджи. Его дочь ходила в школу и из школы пешком через пу­стырь, а сам он ездил на работу в переполненном авто­бусе — в то время как коллеги разъезжали на новеньких «японках», а их дети смотрели мультики на установлен­ных в салоне DVD-плеерах, чтобы скрасить скучную дорогу.

Воронов приходил к мысли, что, пожалуй, стоит на каком-то важном жизненном распутье. Всю жизнь он шел по «главной» дороге, соблюдал сигналы светофора, не спрямлял и не подрезал. Но попал куда-то не туда. Возможно, он просто немного не доехал до нужной точки, где его ожидает заслуженная награда и решение всех жизненных проблем. Возможно и другое: до точки он все-таки доехал (или дошел). Только это совсем не та точка.

...На выходе из СИЗО, как обычно, дежурила стайка активистов «Неспящих». Две девчонки и парень с ду­рацким плакатиком, где был изображен будильник и надпись — «Не спи, Россия!».

Увидев Воронова, молодые люди повернулись к не­му, парень помахал плакатиком, одна из девчонок как- то неуверенно крикнула:

— Свободу Мигунову!

После чего все трое рассмеялись. Смеялись искрен­не, от души, потому что — смешно, в самом деле. И глу­по. Для них это была игра, а Мигунов — разменная фишка в этой игре. Вполне могла быть другая — им, в принципе, все равно.

Воронов прошел мимо, направляясь к остановке. Он не понимал, кому нужны эти пикеты, акции, весь этот психологический прессинг. Это, конечно, воздействует на руководство СИЗО, они закрывают глаза и на пике­ты, и на передачи, лишь бы не обострять ситуацию и не попадать в центр скандала.

А его, Воронова, подобная возня только раздражает. Заставляет думать о Мйгунове не как о человеке слу­чайно попавшем в жернова судейской машины, а как о действительно опасном преступнике, за спиной кото­рого стоит мощная и наглая сила. Но что это за сила?

Мигунов явно не был неискоренимым преступни­ком, Воронов это ясно видел. Ему приходилось общать­ся со многими убийцами и насильниками, людьми пси­хически здоровыми, но абсолютно как бы... тупыми ду­шевно. Страшными людьми. Опустить топор на чью-то голову - не вопрос, единственным препятствием для них здесь служит не закон, не угроза наказания, а одна лишь природная лень. Мигунов, несмотря на свой по­жизненный срок, был совсем другим. Вполне возмож­но, он и в самом деле только защищался...

— Простите, Виталий Дмитриевич.

Он поднял голову. Рядом с ним, шаг в шаг, шла стильно одетая длинноногая девушка из той породы стильных и длинноногих, которых в Заозерске можно увидеть разве что в рекламе по телевизору. То есть, явно столичная штучка.

— Не успела вас застать в изоляторе, Виталий Дмит­риевич! — объявила она с радостной улыбкой, словно ей за это полагался, как минимум, орден.

— Простите. Я - Женя Курляндская, журналист из «Свободной Европы». Я звонила вам сегодня утром, помните?

— Курляндская, — проговорил Воронов, хмурясь и замедляя шаг. - Да, помню. Насчет Мигунова. Но ведь я вам сказал тогда...

— А я подумала — вдруг вы передумаете! — восклик­нула она, и воздух буквально задрожал от исходящего от нее позитива.

— Я не даю никаких комментариев по делу. Всего до­брого, - сухо сказал Воронов и пошел дальше.

Женя Курляндская нисколько не смутилась повтор­ным отказом.

— Хорошо. Ладно. Не по делу. Пусть будет не по де­лу, Виталий Дмитриевич. Отлично! Давайте поговорим о вас!

Она забежала чуть вперед, повернулась к нему, обдав шлейфом каких-то умопомрачительных духов. Судя по виду, ей чуть больше двадцати пяти, у нее неприлично огромный рот и такие же огромные (и неприличные) глаза. При всем при этом она, пожалуй, даже красива. Как ведьма в Вальпургиеву ночь.

— Вы теперь медийная личность, Виталий Дмитри­евич! Вы сами этого еще не понимаете, но это так! И уже не отвертитесь! Вы ведете дело Мигунова, за которым следит весь мир, и... Да к черту Мигуно­ва! — засмеялась она, как-то ухитряясь идти спиной вперед на высоких каблуках и при этом ни разу не за­пнуться.

— Вы сами теперь лакомый кусочек! Пятнадцать ми­нут хотя бы, Виталий Дмитриевич! Ну, решайтесь! Дет­ство, школа, университет, работа - ни слова, ни пол­слова про Мигунова!

— У вас за спиной урна. Сейчас наткнетесь и упаде­те, — предупредил Воронов.

— Вот и отлично! И наткнусь — если вы не согласи­тесь! - Женя Курляндская ускорила шаг и даже зачем- то раскинула в стороны руки, продолжая улыбаться во весь рот и испускать волны позитива.

— Упаду, сломаю что-нибудь! Ногу! Ребро! Или по­звоночник! Будет вам стыдно, Виталий Дмитриевич!

Он ничего не сказал, даже не улыбнулся в ответ. Он знал, что прожженный журналист Женя Курляндская никуда не упадет и даже не испачкает свои стильные уз­кие штанишки. Впрочем... Нет. Она благополучно раз­минулась с урной, зато задела рукой проходящего мимо пожилого человека с продуктовыми пакетами, с улыб­кой выслушала его краткую нецензурную отповедь и восторженно сообщила Воронову: